Не страшно потерять уменье удивлять, Страшнее — потерять уменье удивляться.(с)
I - "История первой мировой войны в фотографиях", - произнесла она. Потом значение прочитанных слов начало доходить до нее. - Войны? Мировой войны? Что это значит, Сай?
Она хотела было открыть книгу, и тут я вскочил на ноги и быстро подошел к ней.
Удивления достойно, с какой молниеносной скоростью срабатывает иногда мозг, какую цепь мыслей и образов способен он создать за малую долю секунды! Я давненько не заглядывал в книгу, которую Джулия порывалась открыть. Но пока я делал два быстрых шага, что отделяли меня от нее, я припомнил десятки приведенных там фотографий: разрушенный город - груды камня, обломки стен, а на переднем плане мертвая лошадь в придорожной канаве... Беженцы на грязном проселке и маленькая девочка, испуганно глядящая в объектив... Самолет, объятый пламенем... Окоп, чуть не доверху полный трупов в гимнастерках, галифе и обмотках; одно из лиц совсем уже разложилось, остался череп с прилипшими к нему волосами. И - фотография, которая запомнилась мне больше всех остальных: на бруствере окопа сидит солдат с непокрытой головой. Он жив, свесил ноги по щиколотку в воду, залившую окоп, а там, в воде, лежит мертвый. Солдат курит и смотрит в аппарат запавшими, ничего не выражающими глазами, и вид у него такой, будто он никогда не улыбался и никогда не улыбнется, сколько бы ни довелось ему прожить. И я со всей очевидностью понял, что нельзя показывать Джулии эти ужасы, если только она не собирается остаться в мире, который их породил. С принужденной улыбкой я взял книгу из рук Джулии до того, как она успела ее раскрыть, и ответил небрежно:
- Была такая война, - я мельком глянул на орешок, словно хотел удостовериться, та ли это книга, - была, но давно...
- Но почему мировая?
- Потому что... ее назвали так потому, что весь мир проявлял к ней интерес. Понимаете, она касалась всех и каждого, и... ну, в общем ее быстро прекратили. Я почти и забыл о ней.
Насколько я понимаю, получилось у меня не слишком убедительно - Джулия немедля спросила:
- Но тут написано - первая мировая. Значит, были и другие мировые войны?
- Была еще вторая.
- А та была какая?..
Она, бесспорно, заподозрила меня во лжи. И вновь мой мозг совершил обыкновенное чудо. В тот раз я за несколько секунд -
прежде чем солгал - окинул мысленным взором четыре года сражений первой мировой войны. Теперь я так же мгновенно подумал о
второй мировой - о городах, стертых фашистами с лица земли вместе с женщинами, стариками и детьми, о массированных
налетах американской авиации, несших смерть опять же старикам, женщинам и детям. И о конструкторе, которого я неоднократно
пытался себе представить, - каждое утро от вставал, завтракал, шел на работу, садился за чертежную доску, бережно закатывал
рукава рубашки и принимался, тщательно прорисовывая тушью детали и скрупулезно вникая в технические подробности, за
разработку приспособления, замаскированного под душ и предназначенного для умерщвления миллионов людей на фабриках
смерти. Подумал я и о сотнях тысяч убитых еще более эффективно, об их мгновенной гибели в ослепительных вспышках
двух атомных взрывов над Японией. Какой была вторая мировая война? Невероятно, но факт - она была хуже первой, и никакой
другой ответ, никакая глупая ложь на сей раз даже не приходила в голову.
Джулия поняла. Она догадалась, что войны называются мировыми не ради красного словца. Посмотрела снова на толстый
том, который я отобрал у нее, затем мне в глаза и сказала:
- Не надо. Не хочу слышать об этом.
- А я не хочу говорить об этом.
IIА я - я мысленно разговаривал с ней.
"Нет, Джулия, - говорил я, - я не позволю тебе остаться здесь. Потому что мы теперь народ, отравляющий самый воздух, которым дышим. И реки, из которых пьем. Мы уничтожаем Великие озера; озера Эри уже нет, а теперь мы принялись и за океаны. Мы засорили атмосферу радиоактивными осадками, отлагающимися в костях наших детей, - и ведь мы знали об этом заранее. Мы изобрели бомбы, способные за несколько минут стереть с лица земли весь род людской, и бомбы эти стоят на позициях в боевой готовности. Мы покончили с полиомиелитом, а американская армия тем временем вывела новые штаммы микробов, вызывающие смертельные, не поддающиеся лечению болезни. Мы имели возможность дать справедливость нашим неграм, но, когда они ее потребовали, мы им отказали. В Азии мы в буквальном смысле слова сжигаем людей заживо. А у себя дома, в Штатах, равнодушно смотрим, как недоедают дети. Мы разрешаем кому-то делать деньги на том, чтобы по телевидению склонять подростков к курению, хотя прекрасно знаем, что принесет им никотин. В наше время с каждым днем все труднее убеждать себя в том, что мы, американцы, хороший народ. Мы ненавидим друг друга. И уже привыкли к ненависти..."
Я остановил себя - ничего этого я ей не скажу. Все это груз, который незачем взваливать на ее плечи.
Джек Финней, "Меж двух времен"
Она хотела было открыть книгу, и тут я вскочил на ноги и быстро подошел к ней.
Удивления достойно, с какой молниеносной скоростью срабатывает иногда мозг, какую цепь мыслей и образов способен он создать за малую долю секунды! Я давненько не заглядывал в книгу, которую Джулия порывалась открыть. Но пока я делал два быстрых шага, что отделяли меня от нее, я припомнил десятки приведенных там фотографий: разрушенный город - груды камня, обломки стен, а на переднем плане мертвая лошадь в придорожной канаве... Беженцы на грязном проселке и маленькая девочка, испуганно глядящая в объектив... Самолет, объятый пламенем... Окоп, чуть не доверху полный трупов в гимнастерках, галифе и обмотках; одно из лиц совсем уже разложилось, остался череп с прилипшими к нему волосами. И - фотография, которая запомнилась мне больше всех остальных: на бруствере окопа сидит солдат с непокрытой головой. Он жив, свесил ноги по щиколотку в воду, залившую окоп, а там, в воде, лежит мертвый. Солдат курит и смотрит в аппарат запавшими, ничего не выражающими глазами, и вид у него такой, будто он никогда не улыбался и никогда не улыбнется, сколько бы ни довелось ему прожить. И я со всей очевидностью понял, что нельзя показывать Джулии эти ужасы, если только она не собирается остаться в мире, который их породил. С принужденной улыбкой я взял книгу из рук Джулии до того, как она успела ее раскрыть, и ответил небрежно:
- Была такая война, - я мельком глянул на орешок, словно хотел удостовериться, та ли это книга, - была, но давно...
- Но почему мировая?
- Потому что... ее назвали так потому, что весь мир проявлял к ней интерес. Понимаете, она касалась всех и каждого, и... ну, в общем ее быстро прекратили. Я почти и забыл о ней.
Насколько я понимаю, получилось у меня не слишком убедительно - Джулия немедля спросила:
- Но тут написано - первая мировая. Значит, были и другие мировые войны?
- Была еще вторая.
- А та была какая?..
Она, бесспорно, заподозрила меня во лжи. И вновь мой мозг совершил обыкновенное чудо. В тот раз я за несколько секунд -
прежде чем солгал - окинул мысленным взором четыре года сражений первой мировой войны. Теперь я так же мгновенно подумал о
второй мировой - о городах, стертых фашистами с лица земли вместе с женщинами, стариками и детьми, о массированных
налетах американской авиации, несших смерть опять же старикам, женщинам и детям. И о конструкторе, которого я неоднократно
пытался себе представить, - каждое утро от вставал, завтракал, шел на работу, садился за чертежную доску, бережно закатывал
рукава рубашки и принимался, тщательно прорисовывая тушью детали и скрупулезно вникая в технические подробности, за
разработку приспособления, замаскированного под душ и предназначенного для умерщвления миллионов людей на фабриках
смерти. Подумал я и о сотнях тысяч убитых еще более эффективно, об их мгновенной гибели в ослепительных вспышках
двух атомных взрывов над Японией. Какой была вторая мировая война? Невероятно, но факт - она была хуже первой, и никакой
другой ответ, никакая глупая ложь на сей раз даже не приходила в голову.
Джулия поняла. Она догадалась, что войны называются мировыми не ради красного словца. Посмотрела снова на толстый
том, который я отобрал у нее, затем мне в глаза и сказала:
- Не надо. Не хочу слышать об этом.
- А я не хочу говорить об этом.
IIА я - я мысленно разговаривал с ней.
"Нет, Джулия, - говорил я, - я не позволю тебе остаться здесь. Потому что мы теперь народ, отравляющий самый воздух, которым дышим. И реки, из которых пьем. Мы уничтожаем Великие озера; озера Эри уже нет, а теперь мы принялись и за океаны. Мы засорили атмосферу радиоактивными осадками, отлагающимися в костях наших детей, - и ведь мы знали об этом заранее. Мы изобрели бомбы, способные за несколько минут стереть с лица земли весь род людской, и бомбы эти стоят на позициях в боевой готовности. Мы покончили с полиомиелитом, а американская армия тем временем вывела новые штаммы микробов, вызывающие смертельные, не поддающиеся лечению болезни. Мы имели возможность дать справедливость нашим неграм, но, когда они ее потребовали, мы им отказали. В Азии мы в буквальном смысле слова сжигаем людей заживо. А у себя дома, в Штатах, равнодушно смотрим, как недоедают дети. Мы разрешаем кому-то делать деньги на том, чтобы по телевидению склонять подростков к курению, хотя прекрасно знаем, что принесет им никотин. В наше время с каждым днем все труднее убеждать себя в том, что мы, американцы, хороший народ. Мы ненавидим друг друга. И уже привыкли к ненависти..."
Я остановил себя - ничего этого я ей не скажу. Все это груз, который незачем взваливать на ее плечи.
Джек Финней, "Меж двух времен"